Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова

Кажется, сегодня я вдоволь разомну плечи, пожимая ими снова и снова. Поясняю, начиная злиться на светлейшего болвана, снова выдернувшего меня в Стамасс ради подобной глупости, если только это настоящая цель его письма:

— Откуда мне знать, какую услугу я захочу от вас получить? Да и вы, господин епископ, как вижу, не торопитесь надеть Щит.

Прежде чем ответить, он выстукивает кончиками пальцев по столу незамысловатый ритм. На мгновение настораживаюсь, но не похоже, чтоб это было сигналом. Просто скрытая тревога рвется наружу.

— Я надену его… вскоре, — роняет он, наконец, снова облизывая губы. — Что ж, вам виднее, господин… лекарь…

Я жду, рассматривая черные деревянные и белые костяные фигурки на инкрустированной перламутром доске. Рыцари на вздыбленных конях умеют наносить неожиданный удар. Епископ в тиаре и инквизитор в плаще с капюшоном ходят далеко и быстро, никогда не вставая на тропу другого, ибо роль их в церкви и государстве различна, бароны в тяжелом вооружении неповоротливы, но мощны, верны королю и готовы прикрыть его от любой опасности, а латники… Что ж, дело латников — умирать за короля, надеясь, что игрок сможет использовать их гибель с выгодой.

— Это все? — интересуюсь, наконец, устав ожидать, когда прелат решится приоткрыть створки своей раковины. — Я могу идти?

— Нет… я… Подождите, господин лекарь. Мне нужен ваш совет, — выдавливает он, тоже вдруг заинтересовавшись доской.

— Медицинский? — вежливо уточняю, борясь с желанием сделать ход за белых — их положение еще можно выправить.

— Нет, — снова с трудом сдерживает раздражение архиепископ и повторяет с неожиданной усталостью: — Нет, не медицинский. И оставьте свои уловки хотя бы сегодня: я хочу услышать честный ответ.

— Ваше светлейшество, — вздыхаю я немного напоказ, — поверьте, за всю свою не такую уж короткую жизнь я ни разу не солгал. Что вас интересует?

Он переводит взгляд с доски на меня, глядя изучающе и так тяжело, что это чувствуется, подобно прикосновению. А я почему-то не могу отделаться от мысли, что хочу видеть его соперника по шахматам, хозяина этого кабинета.

— Меня интересует, господин лекарь, — говорит он так же утомленно, — знают ли властители сидхе, что готовится новая Война Сумерек?

Слова падают, как капли горной смолы: тяжелые, черные, вязкие и пахнущие бедой. Как-то сразу понятно, что игры закончились, и даже по комнате проходит невидимый тугой вихрь опасности, от которого хочется поежиться. Люди невозможны! За столько лет они не смогли понять, что такие слова не стоит выпускать на волю, потому что с неназванным, пока оно не обрело плоть в умах и душах, справиться легче.

— Вот как? — бесстрастно роняю я. — Неужели? Впрочем, откуда мне знать, я же не властитель.

— Но вы сидхе. И, полагаю, не из… — он запинается, пытаясь подобрать слово и не зная, как назвать тех, кто у людей именуется простолюдинами, потом, оперев локти на стол, потирает виски.

— Дальних от трона, — подсказываю я. — Увы, ваше светлейшество, я всего лишь ремесленник и лекарь. Странник в мире, что теперь большей частью принадлежит людям.

От высокопарности фразы скулы сводит, зато во взгляде архиепископа мелькает восхитительная растерянность. Он, похоже, рассчитывал через меня передать сказанное прямо королю холмов, а тут такая досада…

— Вы сидхе, — повторяет он, снова нащупывая зыбкую почву под ногами. — И оказали мне достаточно… ценную услугу, чтобы я был откровенен.

Откровенен, выдавая врагу планы своего короля? Как забавно. Но боюсь, епископ не настолько плох в шахматах.

Я лишь смотрю на него, чуть приподняв бровь, и молчание затягивается, пока епископ не прерывает его, словно за это время храбрость в нем накопилась, как песок на донышке часов.

— Король Арморики умирает, — говорит он. — Вы это знаете.

— Это знают все, — скучающим эхом откликаюсь я.

— Ему наследует брат, герцог Альбан. И едва это случится, как будет развязана война с фейри.

Я снова смотрю на него, не понимая. Не может ведь он быть так глуп, полагаясь на свою власть и Щит Атейне, чтобы не понимать: в мире, где установление истины — дело нескольких вопросов от инквизитора, говорить подобное — вернейшее самоубийство. Если только епископ не уверен, что вопросы не будут заданы.

— Вот как, — тихо говорю я. — Но разве это не нарушение договора?

— Разве победителей судят? — парирует архиепископ. — Притом, сидхе напали на отряд епископата, перевозивший реликвию Света, истребив его стрелами Баора. Вот это — нарушение.

— Невозможно. Попрать клятвы? Использовать стрелы Баора? Немыслимо.

— Так немыслимо или невозможно? — сухо уточняет архиепископ, подаваясь вперед. — Хотя какая разница? Лишь по случайности реликвия не была похищена, иначе война уже запылала бы.

Он прав. Стрелы Баора подделать невозможно, и их использования достаточно, чтобы обвинить в нарушении договора не людей, а фейри.

— Почему король не обратился к властителям холмов? — бесстрастно интересуюсь я, зная ответ, но желая услышать ту сторону, какой его обернет епископ.

— Он болен.

Ответ, не говорящий ни о чем.

— Даже на этой доске предостаточно других фигур, — киваю я на стол. — Бароны, священники, наследник… Предъяви кто-то подобное обвинение, Звездные холмы не смогли бы не ответить.

Властитель церкви Арморики молчит. Потом протягивает руку и бережно, почти ласково, по очереди касается белых фигурок, оставшихся на доске или стоящих вокруг нее. Не снимает их, не двигает, лишь слегка поворачивает крошечными лицами к высокой и тонкой, украшенной упрощенным подобием королевского венца, фигуре наследника. Бароны — к наследнику. Рыцари — к наследнику. Ну, латников никто и не спрашивает. Инквизитор — к наследнику. В последнюю очередь палец, украшенный архиепископским перстнем с изумрудом-печаткой, касается своего крошечного тезки — и не трогает его.

Когда Домициан поднимает на меня лихорадочно блестящий взгляд, я понимаю, что вот он, момент, когда Колесо Судьбы уже поскрипывает, но никто не знает, что принесет его поворот.

— Почему? — спрашиваю я, уже не заботясь о ровности тона.

— Разве это важно? — так же тихо звучит в ответ.

— Только это и важно, — мягко подтверждаю я.

И снова молчание. Действительно, остальных несложно понять. Бароны хотят новых земель, на которых можно рубить вековые леса и распахивать заповедные луга. Инквизиция хочет мир без фейри. Альбан… он, полагаю, хочет угодить всем, кто желает войны. Но архиепископ… Неужели два крыла Церкви ненавидят друг друга настолько, чтобы лишить ее возможности воспарить над Арморикой в полной свободе, осеняя каждый скрытый ранее уголок?

— Я встречаюсь с вами, рискуя… понятно чем, — тускло роняет Домициан, становясь вдруг значительно старше и куда более больным, чем было заметно в начале разговора. — Неужели этого мало?